СМИ о нас

Мы привыкли к докторам «узким». Точно разделали человека на части, как тушу в мясном магазине, и кусками лечат – по одному органу. А кто же лечит всего человека, так сказать интегрально? 

Я знаю такого «широкого» врача, который лечит человека целиком. Зовут доктора Борис Архипов.

– Почему это с вами случилось, Борис Алексеевич, что вы предали «кусковую» медицину и стали лечить граждан целиком? И как это вообще происходит, если все лекарства – из «органной» медицины – от простуды, для печени, от гастрита?..

– Если лезть вглубь... Я с детства достаточно хорошо рисовал, набивал руку. И когда поступил в медицинский, возмечтав стать детским офтальмологом, меня, прознав про мои способности, привлекли к рисованию таблиц и других материалов к лекциям. За год я сделал около 230 рисунков воспалённого глаза. Затем один из профессоров попросил меня нарисовать цветную вкладку к его книге. Я нарисовал, он отнёс в издательство «Медицина». Там были весьма впечатлены и пригласили меня иллюстрировать Большую медицинскую энциклопедию. Так что в БМЭ половина моих рисунков.

На этом я левый глаз и потерял. Потому что перетрудил, ведь одним глазом смотришь в микроскоп на ярко освещённое поле, другим − на рисунок, постоянно всё это контролируя. В результате – воспалительный процесс, и теперь левый глаз у меня не видит. Вот так рисование меня настигло и наказало за предательство. Но и помогло стать тем, кем я сейчас являюсь. Понимаете, рисуя эти вот рисунки по совершенно разным разделам медицины и общаясь с авторами статей, я поневоле набирался широты взглядов. А двоемыслие, которое царило тогда в стране, помогло мне справиться с медицинским двоемыслием. Ведь в медицине тоже так – то, что в учебниках написано и чему учат студентов, – одно, а то, что творится на самом деле, – совсем другое.

– В смысле?

– Ну, вот спрашиваю я академика Адо – нашего знаменитого аллерголога – о прививках, а он вдруг говорит совсем не то, что пишут в учебниках! А именно: что вся эта вакцинация и иммунизация населения – вред для будущих поколений. Потому что иммунная система перестаёт бороться. Рисуя картинки для БМЭ, я встречался с медицинскими светилами в разных областях и с удивлением узнавал от них, что есть книжная, преподаваемая медицина, а есть второй слой реальности, который они опубликовать никогда не смогут.

Например, что есть материальный субстрат морали и нашего «я». Все знают, что наша личность записана в мозгу и психика – порождение мозга. Это азы. Но существуют люди, у которых мозга нет, а психика есть. У меня на приёме был лётчик-испытатель, полковник, он ни на что не жаловался, просто привёз ко мне девушку с инсультом. А у него была ангиома на лице, это нечто вроде родимого пятна, я предложил ему пообследоваться на всякий случай и без задней мысли направил на компьютерную томографию. Которая показала, что у человека нет большей части мозга! И ему это не мешало.

Еще случай. Привезли ребёнка в Морозовскую больницу. Пятнадцать лет, высокий парень, баскетболист, отличник. Случайно в школе толкнули на перемене, упал – летальный исход. «Скорая» приехала, зафиксировала смерть. И что, вы думаете, показало вскрытие? Черепная коробка пустая. Вместо мозга – только тонкая мозговая оболочка вдоль черепа толщиной в 0,7 мм. И этого хватало для компенсации.

Вот это всё и заставило меня глубоко задуматься. А ещё меня всегда интересовал не факт болезни, а процесс её развития. Откуда возник порок, если уйти далеко в прошлое? И теперь я знаю, что часто причины наших взрослых болезней лежат в глубоком детстве или даже во внутриутробном периоде развития. Причём большинство наших проблем – из первого года жизни, когда формируются схема тела и регулирование телесных функций.

Дело в том, что мы начинаем развиваться от молекулярного уровня, от слившихся ДНК, потом идёт клеточный уровень, тканевый, вегетативный, рефлекторный, эмоциональный, психический, социальный. Все эти уровни взаимосвязаны. И если был сбой на каком-то этапе – например, с запозданием произошла имплантация оплодотворённой яйцеклетки, – потом будут проблемы.

Или младенец пропустил какой-то этап развития – ну, скажем, проболел и потому пролежал в кроватке этап ползания, а затем сразу начал делать попытки встать. В дальнейшем у него будут проблемы из-за недосформированности схемы тела, которая формируется в мозгу поэтапно и вяжется спицами нарабатываемых рефлексов. Какие это могут быть проблемы? Ну, например, дерматиты всякого рода. Потому что кишечник полностью не включился в работу и часть выделительных функций по принципу компенсации взяла на себя кожа. Или, как вариант, бесплодие, если это женщина. Ведь что происходит, когда ребёнок ползает? Он сочетает координацию управления глазами, которые устремлены вперёд, с работой тазовым поясом. Плюс опора на колени, а стопы при этом выключены. Если женщина когда-то в младенчестве этот этап не прошла, не сформировала нужную вегетатику, у неё могут быть проблемы с зачатием. Потому что некогда не включённая функция перестаёт обслуживаться.

За час, наблюдая, как человек двигается, как он встаёт из лежачего положения, удерживает позы, как садится на колени, как работает глазами, я всё про него понимаю – полная картина перед глазами. Я считываю больше двух тысяч симптомов, в то время как обычный врач ориентирован на четыре-пять.

Организм устроен хитро. Если у него что-то недосформировано, недоразвито функционально или органически, он без этого может существовать – компенсирует, ищет обходные пути. То есть жить человек будет как бы не замечая недостаточности, но какая-нибудь проблема потом может неожиданно вылезти, и врачи будут ломать голову – откуда это?

– Ну и как это исправить, не имея машины времени?

– Откатить всё назад. И пройти пропущенный урок. Я восстанавливаю онтогенез. Если человек не ползал, будет у меня ползать. Мы все привыкли, что человек не может владеть собственным телом, своими внутренними органами. К тому, что мы – заложники нашего тела. Философски рассуждая, есть «я» как осознающая и чувствующая личность, а есть объективный и окружающий меня мир, к которому относится и наше тело, поскольку оно может вести себя предательски по отношению ко мне. Такая точка зрения для человека естественна, потому что осознанно управлять процессами, происходящими в печени или отдельной клетке, мы не можем.

Но точно так же, как можно изменить психику человека, влияя на клеточном уровне с помощью препаратов, так можно сделать и обратное – влияя на психику, поменять ему биохимию клеток, запустить или затормозить организменные процессы, включить спящие участки ДНК. А можно для этого влиять и не на психику, а этажом ниже – на уровне рефлексов.

– И как всё это выглядит на практике?

– По-разному. Приводят ко мне армянскую девочку лет шести. Не работает левая рука. Диагноз: акушерский парез, то есть во время не очень удачных родов при прохождении родовых путей был пережат нерв, теперь сигнал к руке не проходит. И что я должен был сказать убитым горем родителям? То, что до этого говорили им хирурги и все прочие врачи, – что сделать ничего нельзя? Нет! Я сказал: давайте попробуем и сделаем! Организм − гибкая адаптивная штука. Смотрите, говорю, девочка ваша уже привыкла работать правой рукой. Ей левая не нужна. Туда и сигналы уже не идут. Заставьте левую работать! Как? Очень просто. Если девочка тянется к чему-то, придерживайте ей правую руку, заставляя мозг попытаться запустить свободную высохшую левую... И через год левая рука включилась! А через два все уже забыли, что был акушерский парез.

– А как же устранилась «пережатость кабеля»?

– Вот! Вы, как и современные врачи, пользуетесь анатомией, которая была разработана триста лет назад и которую преподают в медвузах: что сосуды – это трубы, а нервы – кабели. И если труба или кабель пережаты или перебиты, тут уж ничего не поделаешь. А психика? Почему её не учитываете?

– При чём тут психика? Она просто даёт волевой импульс! Мозг посылает сигнал. А сигнал не проходит – именно потому, что кабель пережат.

– Эта точка зрения на психику неправильная. Психика – это не только рассылка почтовых сигналов, это способность творить. Что есть психика, по-вашему?

– Нечто близкое к моему «я».

– А если это «я» не до конца сформировано? А ещё бывает присвоенное «я»...

– Э-э, мужчина! Вы мне мозги не канифольте! Признавайтесь, как психика, которая есть некая эфемерность, витающая в эмпиреях, пробивает реальную физическую преграду?

– Представьте. Взрослый человек, парализована рука после инсульта. Нет руки! Висит, как плеть. Хоть выбрось! Ставим ему зеркало так, чтобы работающая правая рука была видна в отражении как левая. У мозга, у психики возникает иллюзия работы неработающей руки. И мозг переходит в режим компенсации. Сейчас после инсульта парализованную конечность пробуют запустить массажем. Человек видит: его рука не работает, её мнут, а она не реагирует. И утверждается в этой мысли. А зеркало, напротив, создаёт зримую иллюзию работы. Пусть обман, но мозг воспринимает эту иллюзию как своё действие. Таким вот образом вместо того, чтобы работать над восстановлением подвижности два года, можно включить функцию за две недели. В режиме компенсации мозг создаёт дублирующий путь, обходя повреждённые области.

Были люди, которых ко мне привозили на колясках, и, если мне удавалось им объяснить причину и способ действий, через год человек приходил ко мне на своих ногах. Как мозг находит обходные пути, чтобы доставить сигнал? Это его проблемы! Моё дело – запустить процесс.

– А от чего вы вообще лечите? С какими диагнозами к вам приходят?

– Чаще всего ко мне приходят с казуистическими случаями, когда трудно поставить диагноз в сфере обычной врачебной специальности, когда диагноз на грани или за гранью специалиста. И человек начинает ходить по врачам. В результате у него диагноза нет или, напротив, их много от разных специалистов, и одни из этих диагнозов исключают другие.

Бывает, я говорю: у вас диагноза нет, в вашем организме всё в порядке! Просто нужная функция не включена. Нужно её включить.

– А с какими проблемами приходят?

– Пришла пара – не могут зачать ребенка. ЭКО не помогает, ничего не помогает! Начинаешь с ними работать, и через несколько месяцев она беременеет. Диагноза никакого нет. В организме всё нормально. Но беременность не наступает!

– Что же вы с этой парой делаете?

– Я их гармонизую. Ясно, что её организм за время, отведённое природой на имплантацию, этот процесс завершить не может по каким-то причинам. Не та моторика в организме, не тот тонус поперечной гладкой мускулатуры...

На первом уровне проводим занятия лёжа. Формирую несформированные младенческие рефлексы. Даю ей скоординированные нагрузки для глазной и лицевой мускулатуры, для языка, рук, ног. Потом подключаем дыхание и всё согласуем. Например, в положении лёжа стопы ног налево, рот открыт, язык высовываем и стараемся держать его прямо, глаза при этом направо, потом налево с той частотой, которую я задаю, водя перед лицом молоточком. Потом стараемся согласовать всё это с движением рук и дыханием. Движений всё больше и больше, координация сложнее, контроль нужно удерживать. 

При этом я загружаю ещё и эмоциональную и психическую сферу, параллельно объясняя, почему у них не получается, в чём их телесные недостаточности, почему организм не может правильно управляться с телом и что нужно сделать, чтобы получилось. Спрашиваю, какие ощущения они испытывают, где эти ощущения концентрируются, даю задания на дом. И вскоре у пациента меняются время включения, время удержания себя в позиции, мышечный тонус, способ контроля.

– А покажите на мне...

– Внимательно следите за движениями моего молоточка одними глазами, не поворачивая головы, при этом откройте рот и высуньте язык, держа его прямо, а руки протяните перед собой, растопырив пальцы... О-о! У вас язык в противоположную сторону поехал, и он всё время в тонусе. У вас проблемы. С вами нужно позаниматься.

– Я всё-таки не очень понимаю, как это работает.

– В результате этих странных упражнений у людей начинают оживляться рефлекторные, вегетативные реакции, что оказывает воздействие «вниз», на клеточный уровень, и «вверх», на ценностно-смысловые ориентиры. Поэтому меняется и «физика», и настроение.

– А почему всё-таки у неё не наступала беременность?

– Потому что в её схеме тела, представленной в мозгу, не было матки. Руки в порядке, мозги в порядке, отлично работают, а тазовый пояс функционально слабый. Всё, что у человека плохо работает, плохо представлено в его схеме тела и оттого плохо управляется. Эмоционально-волевыми импульсами мы это включаем и корректируем. Я по ходу дела постоянно проверяю рефлексы обычным резиновым молоточком и вижу, как они меняются в процессе работы. Иногда на эту работу уходит несколько месяцев. Трудно обычному человеку забраться внутрь себя – мы свой внешний каркас чувствуем, а внутренний не чувствуем и не знаем, пока что-то в потрохах не заболит.

– Слушайте, а вот эти ваши странные упражнения, когда глаза в кучку и язык высунут, они стандартны для всех больных или?..

– Существует стандартная база, которую я дополняю, подбирая каждому человеку свои упражнения. Ведь все люди разные. Чем сложнее случаи, тем сложнее упражнения.

Вот пример упражнения. Лёжа вытянуть большой палец ноги, а остальные пальцы сжать. Это очень легко для обычного человека. А у дамы, о которой мы говорили, при этом возникает новое, совершенно непривычное чувство, которое тело осознаёт и встраивает в себя новые связи.

Кто-то после таких упражнений идёт и начинает заниматься индийскими танцами, потому что тело требует.

– Кстати! Танцы как сложнокоординированные движения вообще весьма благотворны для организма. У меня жена когда-то преподавала танцы детям, и однажды к ним пришла заниматься косоглазая девочка. Так через год у неё от косоглазия и следа не осталось. Организм научился правильно координироваться и выставил глаз в штатное положение. Движение вообще очень полезно.

– Правильно. Вы спрашивали, с какими проблемами ко мне приходят. Ко мне приходят с разной формой социальной неуспешности – «почему мой ребёнок не может учиться?», или «почему у нас не получается зачать ребёнка?», или «почему у меня не ладится в бизнесе?».

Проблемы школьной неуспешности решаются исключительно выстраиванием схемы тела. Если были какие-то провалы и пропуски в физиологическом развитии, в школе они вылезают очень активно.

Например, говорил мальчик нормально, а пошёл в школу − начал шепелявить! Проблема здесь не том, что не сформированы навыки речи – они как раз были сформированы, – а в том, что эти навыки не синхронизированы с удержанием орального тонуса. И когда в школе подключились дополнительные психические функции, ослабели сенсомоторные. Ему теперь нужно видеть, слышать, удерживать тело, понимать сказанное и ещё держать речевую программу. Не справляется. Поэтому я родителям говорю: не нужно ходить к логопеду, это не логопедическая проблема. Оттренировать эту связность и избавиться от проблемы можно за два-три упражнения. В таком случае я даю согласованные движения языка и челюсти в одну-другую сторону.

У меня был ребёнок, которого работающие родители с младенчества вынужденно оставляли в кроватке на целый день у включённого телевизора, чтобы не скучал. А когда ко мне его привели в шестилетнем возрасте с диагнозом «аутизм», я им объяснил, что это никакой не аутизм, а несформированные функции. Речь осколочная – от рекламы. Ближе трёх метров (на таком расстоянии стоял телевизор) он предметы вообще не воспринимал, эта зона восприятия просто не сформировалась. Зато он всё время искал глазами яркие пятна. Я отошёл на три метра, попал в зону его восприятия, и он вступил со мной в контакт. И вот через этот контакт я начал расширять ему пространство восприятия.

– Знаете, что мне эта история напомнила? Эксперимент такой проводили с котятами. Ещё слепых котят клали в белый ящик, где были нарисованы чёрные горизонтальные полосы. В этом ящике они и росли первые недели, не видя ничего, кроме горизонтальных полос. И когда их потом выпускали в мир, они уже не видели, не воспринимали вертикальных предметов. И потому всё время натыкались на ножки стульев, дверные притолоки. Упустили момент формирования.

– Иногда причины проблемы я ищу месяцами. А иногда чудо происходит сразу: пришёл неговорящий и заговорил. Был у нас такой типус. Привела мне его многочисленная родня – родители, дедушки-бабушки, тётки... Ему уже пять с небольшим лет, а он не говорит. При этом у мальчика поисковая реакция хорошая, ориентировочная хорошая, реакция на новизну хорошая. Я оглядываю всю эту компанию и понимаю проблему. Две сестры отца, словно няньки, дедушки-бабушки, и сами родители окружили его такой заботой, что ему достаточно было головой кивнуть или пальчиком шевельнуть, чтобы желание тут же исполнилось. Зачем ему говорить? Он вообще сам ничего делать не привык. Чтобы говорить, нужно время, нужно собраться, включить моторную функцию, построить фразу, подключить эмоциональную сферу, собрать все эти компоненты в кучу и сказать. Мы-то всего это не замечаем в силу привычки и автоматизма. А этому ребёнку незачем было вырабатывать новый автоматизм, ему всегда было проще использовать прошлый привычный опыт – промычать или шевельнуть пальцем.

Час я с ним провозился, валялся на коврике, показывал, что делать, и он всё воспринимал, но несколько торпидно – замедленно. То есть все самостоятельные действия выполнял с отсрочкой, как бы с неохотой. И меня осенило, я создал ему некомфортные условия – стиснул так, чтобы ему было неудобно выбираться. Один раз, другой, третий. В конце концов, ему это всё надоело, и, видя, что останавливаться я не собираюсь, мальчик нахмурился, взял деда за палец и сказал: «Всё, пи…ц, пошли домой!» Все были в шоке, включая меня. Они были так потрясены, что даже не попрощались.

– Так я и думал, что он выматерится! 

– Знаете, я когда-то работал лаборантом в глазном отделении. Не было у нас закиси азота, поэтому ставили хлоралгидратовую клизму, а саму операцию проводили под местной анестезией. Так вот, дети годовалого и полугодовалого возраста орали трехэтажным матом. И дело тут даже не в боли: глаз – это, по сути, часть мозга, и, когда берутся за конъюнктиву, происходит мгновенная передача стимула, в результате организм отвечает генерализованной реакцией, мощной двигательной активностью. А поскольку ребёнок обездвижен, вся эта активность реализуется через речь. Потом родители спрашивают: «А кто это у вас там так матом орал?» И не верили, что это их благовоспитанное чадо: «Да что вы! Мы дома при ребёнке не выражаемся! Откуда он набрался?» – «Ну, раз не выражаетесь, значит, с генами передалось...»

А порой проблемы младенческого недоразвития выскакивают через многие десятилетия. Была дама, у которой с работой перестало клеиться. А я смотрю, у неё что-то с глазами неладное – есть некая едва уловимая несинхронность. У многих она есть, мы её просто не замечаем. «Машину водите? – спрашиваю. – И как?»  «Пока без аварий!» – отвечает.

Я ей поправил глаза – отработал систему синхронности. Это десять минут работы. Она прощается, подходит к машине – и не может ехать! Две недели она привыкала к «новому зрению», к тому, что у неё, оказывается, зеркала есть по бокам. Потом привыкла, после чего и работа наладилась.

У каждого из нас существуют свои асимметрии. Они с детства скомпенсированы и нами не замечаются. Но неизменно отражаются на способностях мышления и реагирования, на принятии решений и выполнении действий. Все эти асимметрии вкупе формируют личность. После устранения этих асимметрий человек меняется. 

– А не бывало так, что вы человека поправили, а он взял и развёлся после этого?

– Бывало. Неоднократно. Но всегда это было его собственным решением – и лечиться, и разводиться. Человек − хозяин своей судьбы. А я ему только помогаю найти себя.

Автор: Александр Никонов

Мы привыкли к докторам «узким». Точно разделали человека на части, как тушу в мясном магазине, и кусками лечат – по одному органу. А кто же лечит всего человека, так сказать интегрально? 

Я знаю такого «широкого» врача, который лечит человека целиком. Зовут доктора Борис Архипов.

– Почему это с вами случилось, Борис Алексеевич, что вы предали «кусковую» медицину и стали лечить граждан целиком? И как это вообще происходит, если все лекарства – из «органной» медицины – от простуды, для печени, от гастрита?..

– Если лезть вглубь... Я с детства достаточно хорошо рисовал, набивал руку. И когда поступил в медицинский, возмечтав стать детским офтальмологом, меня, прознав про мои способности, привлекли к рисованию таблиц и других материалов к лекциям. За год я сделал около 230 рисунков воспалённого глаза. Затем один из профессоров попросил меня нарисовать цветную вкладку к его книге. Я нарисовал, он отнёс в издательство «Медицина». Там были весьма впечатлены и пригласили меня иллюстрировать Большую медицинскую энциклопедию. Так что в БМЭ половина моих рисунков.

На этом я левый глаз и потерял. Потому что перетрудил, ведь одним глазом смотришь в микроскоп на ярко освещённое поле, другим − на рисунок, постоянно всё это контролируя. В результате – воспалительный процесс, и теперь левый глаз у меня не видит. Вот так рисование меня настигло и наказало за предательство. Но и помогло стать тем, кем я сейчас являюсь. Понимаете, рисуя эти вот рисунки по совершенно разным разделам медицины и общаясь с авторами статей, я поневоле набирался широты взглядов. А двоемыслие, которое царило тогда в стране, помогло мне справиться с медицинским двоемыслием. Ведь в медицине тоже так – то, что в учебниках написано и чему учат студентов, – одно, а то, что творится на самом деле, – совсем другое.

– В смысле?

– Ну, вот спрашиваю я академика Адо – нашего знаменитого аллерголога – о прививках, а он вдруг говорит совсем не то, что пишут в учебниках! А именно: что вся эта вакцинация и иммунизация населения – вред для будущих поколений. Потому что иммунная система перестаёт бороться. Рисуя картинки для БМЭ, я встречался с медицинскими светилами в разных областях и с удивлением узнавал от них, что есть книжная, преподаваемая медицина, а есть второй слой реальности, который они опубликовать никогда не смогут.

Например, что есть материальный субстрат морали и нашего «я». Все знают, что наша личность записана в мозгу и психика – порождение мозга. Это азы. Но существуют люди, у которых мозга нет, а психика есть. У меня на приёме был лётчик-испытатель, полковник, он ни на что не жаловался, просто привёз ко мне девушку с инсультом. А у него была ангиома на лице, это нечто вроде родимого пятна, я предложил ему пообследоваться на всякий случай и без задней мысли направил на компьютерную томографию. Которая показала, что у человека нет большей части мозга! И ему это не мешало.

Еще случай. Привезли ребёнка в Морозовскую больницу. Пятнадцать лет, высокий парень, баскетболист, отличник. Случайно в школе толкнули на перемене, упал – летальный исход. «Скорая» приехала, зафиксировала смерть. И что, вы думаете, показало вскрытие? Черепная коробка пустая. Вместо мозга – только тонкая мозговая оболочка вдоль черепа толщиной в 0,7 мм. И этого хватало для компенсации.

Вот это всё и заставило меня глубоко задуматься. А ещё меня всегда интересовал не факт болезни, а процесс её развития. Откуда возник порок, если уйти далеко в прошлое? И теперь я знаю, что часто причины наших взрослых болезней лежат в глубоком детстве или даже во внутриутробном периоде развития. Причём большинство наших проблем – из первого года жизни, когда формируются схема тела и регулирование телесных функций.

Дело в том, что мы начинаем развиваться от молекулярного уровня, от слившихся ДНК, потом идёт клеточный уровень, тканевый, вегетативный, рефлекторный, эмоциональный, психический, социальный. Все эти уровни взаимосвязаны. И если был сбой на каком-то этапе – например, с запозданием произошла имплантация оплодотворённой яйцеклетки, – потом будут проблемы.

Или младенец пропустил какой-то этап развития – ну, скажем, проболел и потому пролежал в кроватке этап ползания, а затем сразу начал делать попытки встать. В дальнейшем у него будут проблемы из-за недосформированности схемы тела, которая формируется в мозгу поэтапно и вяжется спицами нарабатываемых рефлексов. Какие это могут быть проблемы? Ну, например, дерматиты всякого рода. Потому что кишечник полностью не включился в работу и часть выделительных функций по принципу компенсации взяла на себя кожа. Или, как вариант, бесплодие, если это женщина. Ведь что происходит, когда ребёнок ползает? Он сочетает координацию управления глазами, которые устремлены вперёд, с работой тазовым поясом. Плюс опора на колени, а стопы при этом выключены. Если женщина когда-то в младенчестве этот этап не прошла, не сформировала нужную вегетатику, у неё могут быть проблемы с зачатием. Потому что некогда не включённая функция перестаёт обслуживаться.

За час, наблюдая, как человек двигается, как он встаёт из лежачего положения, удерживает позы, как садится на колени, как работает глазами, я всё про него понимаю – полная картина перед глазами. Я считываю больше двух тысяч симптомов, в то время как обычный врач ориентирован на четыре-пять.

Организм устроен хитро. Если у него что-то недосформировано, недоразвито функционально или органически, он без этого может существовать – компенсирует, ищет обходные пути. То есть жить человек будет как бы не замечая недостаточности, но какая-нибудь проблема потом может неожиданно вылезти, и врачи будут ломать голову – откуда это?

– Ну и как это исправить, не имея машины времени?

– Откатить всё назад. И пройти пропущенный урок. Я восстанавливаю онтогенез. Если человек не ползал, будет у меня ползать. Мы все привыкли, что человек не может владеть собственным телом, своими внутренними органами. К тому, что мы – заложники нашего тела. Философски рассуждая, есть «я» как осознающая и чувствующая личность, а есть объективный и окружающий меня мир, к которому относится и наше тело, поскольку оно может вести себя предательски по отношению ко мне. Такая точка зрения для человека естественна, потому что осознанно управлять процессами, происходящими в печени или отдельной клетке, мы не можем.

Но точно так же, как можно изменить психику человека, влияя на клеточном уровне с помощью препаратов, так можно сделать и обратное – влияя на психику, поменять ему биохимию клеток, запустить или затормозить организменные процессы, включить спящие участки ДНК. А можно для этого влиять и не на психику, а этажом ниже – на уровне рефлексов.

– И как всё это выглядит на практике?

– По-разному. Приводят ко мне армянскую девочку лет шести. Не работает левая рука. Диагноз: акушерский парез, то есть во время не очень удачных родов при прохождении родовых путей был пережат нерв, теперь сигнал к руке не проходит. И что я должен был сказать убитым горем родителям? То, что до этого говорили им хирурги и все прочие врачи, – что сделать ничего нельзя? Нет! Я сказал: давайте попробуем и сделаем! Организм − гибкая адаптивная штука. Смотрите, говорю, девочка ваша уже привыкла работать правой рукой. Ей левая не нужна. Туда и сигналы уже не идут. Заставьте левую работать! Как? Очень просто. Если девочка тянется к чему-то, придерживайте ей правую руку, заставляя мозг попытаться запустить свободную высохшую левую... И через год левая рука включилась! А через два все уже забыли, что был акушерский парез.

– А как же устранилась «пережатость кабеля»?

– Вот! Вы, как и современные врачи, пользуетесь анатомией, которая была разработана триста лет назад и которую преподают в медвузах: что сосуды – это трубы, а нервы – кабели. И если труба или кабель пережаты или перебиты, тут уж ничего не поделаешь. А психика? Почему её не учитываете?

– При чём тут психика? Она просто даёт волевой импульс! Мозг посылает сигнал. А сигнал не проходит – именно потому, что кабель пережат.

– Эта точка зрения на психику неправильная. Психика – это не только рассылка почтовых сигналов, это способность творить. Что есть психика, по-вашему?

– Нечто близкое к моему «я».

– А если это «я» не до конца сформировано? А ещё бывает присвоенное «я»...

– Э-э, мужчина! Вы мне мозги не канифольте! Признавайтесь, как психика, которая есть некая эфемерность, витающая в эмпиреях, пробивает реальную физическую преграду?

– Представьте. Взрослый человек, парализована рука после инсульта. Нет руки! Висит, как плеть. Хоть выбрось! Ставим ему зеркало так, чтобы работающая правая рука была видна в отражении как левая. У мозга, у психики возникает иллюзия работы неработающей руки. И мозг переходит в режим компенсации. Сейчас после инсульта парализованную конечность пробуют запустить массажем. Человек видит: его рука не работает, её мнут, а она не реагирует. И утверждается в этой мысли. А зеркало, напротив, создаёт зримую иллюзию работы. Пусть обман, но мозг воспринимает эту иллюзию как своё действие. Таким вот образом вместо того, чтобы работать над восстановлением подвижности два года, можно включить функцию за две недели. В режиме компенсации мозг создаёт дублирующий путь, обходя повреждённые области.

Были люди, которых ко мне привозили на колясках, и, если мне удавалось им объяснить причину и способ действий, через год человек приходил ко мне на своих ногах. Как мозг находит обходные пути, чтобы доставить сигнал? Это его проблемы! Моё дело – запустить процесс.

– А от чего вы вообще лечите? С какими диагнозами к вам приходят?

– Чаще всего ко мне приходят с казуистическими случаями, когда трудно поставить диагноз в сфере обычной врачебной специальности, когда диагноз на грани или за гранью специалиста. И человек начинает ходить по врачам. В результате у него диагноза нет или, напротив, их много от разных специалистов, и одни из этих диагнозов исключают другие.

Бывает, я говорю: у вас диагноза нет, в вашем организме всё в порядке! Просто нужная функция не включена. Нужно её включить.

– А с какими проблемами приходят?

– Пришла пара – не могут зачать ребенка. ЭКО не помогает, ничего не помогает! Начинаешь с ними работать, и через несколько месяцев она беременеет. Диагноза никакого нет. В организме всё нормально. Но беременность не наступает!

– Что же вы с этой парой делаете?

– Я их гармонизую. Ясно, что её организм за время, отведённое природой на имплантацию, этот процесс завершить не может по каким-то причинам. Не та моторика в организме, не тот тонус поперечной гладкой мускулатуры...

На первом уровне проводим занятия лёжа. Формирую несформированные младенческие рефлексы. Даю ей скоординированные нагрузки для глазной и лицевой мускулатуры, для языка, рук, ног. Потом подключаем дыхание и всё согласуем. Например, в положении лёжа стопы ног налево, рот открыт, язык высовываем и стараемся держать его прямо, глаза при этом направо, потом налево с той частотой, которую я задаю, водя перед лицом молоточком. Потом стараемся согласовать всё это с движением рук и дыханием. Движений всё больше и больше, координация сложнее, контроль нужно удерживать. 

При этом я загружаю ещё и эмоциональную и психическую сферу, параллельно объясняя, почему у них не получается, в чём их телесные недостаточности, почему организм не может правильно управляться с телом и что нужно сделать, чтобы получилось. Спрашиваю, какие ощущения они испытывают, где эти ощущения концентрируются, даю задания на дом. И вскоре у пациента меняются время включения, время удержания себя в позиции, мышечный тонус, способ контроля.

– А покажите на мне...

– Внимательно следите за движениями моего молоточка одними глазами, не поворачивая головы, при этом откройте рот и высуньте язык, держа его прямо, а руки протяните перед собой, растопырив пальцы... О-о! У вас язык в противоположную сторону поехал, и он всё время в тонусе. У вас проблемы. С вами нужно позаниматься.

– Я всё-таки не очень понимаю, как это работает.

– В результате этих странных упражнений у людей начинают оживляться рефлекторные, вегетативные реакции, что оказывает воздействие «вниз», на клеточный уровень, и «вверх», на ценностно-смысловые ориентиры. Поэтому меняется и «физика», и настроение.

– А почему всё-таки у неё не наступала беременность?

– Потому что в её схеме тела, представленной в мозгу, не было матки. Руки в порядке, мозги в порядке, отлично работают, а тазовый пояс функционально слабый. Всё, что у человека плохо работает, плохо представлено в его схеме тела и оттого плохо управляется. Эмоционально-волевыми импульсами мы это включаем и корректируем. Я по ходу дела постоянно проверяю рефлексы обычным резиновым молоточком и вижу, как они меняются в процессе работы. Иногда на эту работу уходит несколько месяцев. Трудно обычному человеку забраться внутрь себя – мы свой внешний каркас чувствуем, а внутренний не чувствуем и не знаем, пока что-то в потрохах не заболит.

– Слушайте, а вот эти ваши странные упражнения, когда глаза в кучку и язык высунут, они стандартны для всех больных или?..

– Существует стандартная база, которую я дополняю, подбирая каждому человеку свои упражнения. Ведь все люди разные. Чем сложнее случаи, тем сложнее упражнения.

Вот пример упражнения. Лёжа вытянуть большой палец ноги, а остальные пальцы сжать. Это очень легко для обычного человека. А у дамы, о которой мы говорили, при этом возникает новое, совершенно непривычное чувство, которое тело осознаёт и встраивает в себя новые связи.

Кто-то после таких упражнений идёт и начинает заниматься индийскими танцами, потому что тело требует.

– Кстати! Танцы как сложнокоординированные движения вообще весьма благотворны для организма. У меня жена когда-то преподавала танцы детям, и однажды к ним пришла заниматься косоглазая девочка. Так через год у неё от косоглазия и следа не осталось. Организм научился правильно координироваться и выставил глаз в штатное положение. Движение вообще очень полезно.

– Правильно. Вы спрашивали, с какими проблемами ко мне приходят. Ко мне приходят с разной формой социальной неуспешности – «почему мой ребёнок не может учиться?», или «почему у нас не получается зачать ребёнка?», или «почему у меня не ладится в бизнесе?».

Проблемы школьной неуспешности решаются исключительно выстраиванием схемы тела. Если были какие-то провалы и пропуски в физиологическом развитии, в школе они вылезают очень активно.

Например, говорил мальчик нормально, а пошёл в школу − начал шепелявить! Проблема здесь не том, что не сформированы навыки речи – они как раз были сформированы, – а в том, что эти навыки не синхронизированы с удержанием орального тонуса. И когда в школе подключились дополнительные психические функции, ослабели сенсомоторные. Ему теперь нужно видеть, слышать, удерживать тело, понимать сказанное и ещё держать речевую программу. Не справляется. Поэтому я родителям говорю: не нужно ходить к логопеду, это не логопедическая проблема. Оттренировать эту связность и избавиться от проблемы можно за два-три упражнения. В таком случае я даю согласованные движения языка и челюсти в одну-другую сторону.

У меня был ребёнок, которого работающие родители с младенчества вынужденно оставляли в кроватке на целый день у включённого телевизора, чтобы не скучал. А когда ко мне его привели в шестилетнем возрасте с диагнозом «аутизм», я им объяснил, что это никакой не аутизм, а несформированные функции. Речь осколочная – от рекламы. Ближе трёх метров (на таком расстоянии стоял телевизор) он предметы вообще не воспринимал, эта зона восприятия просто не сформировалась. Зато он всё время искал глазами яркие пятна. Я отошёл на три метра, попал в зону его восприятия, и он вступил со мной в контакт. И вот через этот контакт я начал расширять ему пространство восприятия.

– Знаете, что мне эта история напомнила? Эксперимент такой проводили с котятами. Ещё слепых котят клали в белый ящик, где были нарисованы чёрные горизонтальные полосы. В этом ящике они и росли первые недели, не видя ничего, кроме горизонтальных полос. И когда их потом выпускали в мир, они уже не видели, не воспринимали вертикальных предметов. И потому всё время натыкались на ножки стульев, дверные притолоки. Упустили момент формирования.

– Иногда причины проблемы я ищу месяцами. А иногда чудо происходит сразу: пришёл неговорящий и заговорил. Был у нас такой типус. Привела мне его многочисленная родня – родители, дедушки-бабушки, тётки... Ему уже пять с небольшим лет, а он не говорит. При этом у мальчика поисковая реакция хорошая, ориентировочная хорошая, реакция на новизну хорошая. Я оглядываю всю эту компанию и понимаю проблему. Две сестры отца, словно няньки, дедушки-бабушки, и сами родители окружили его такой заботой, что ему достаточно было головой кивнуть или пальчиком шевельнуть, чтобы желание тут же исполнилось. Зачем ему говорить? Он вообще сам ничего делать не привык. Чтобы говорить, нужно время, нужно собраться, включить моторную функцию, построить фразу, подключить эмоциональную сферу, собрать все эти компоненты в кучу и сказать. Мы-то всего это не замечаем в силу привычки и автоматизма. А этому ребёнку незачем было вырабатывать новый автоматизм, ему всегда было проще использовать прошлый привычный опыт – промычать или шевельнуть пальцем.

Час я с ним провозился, валялся на коврике, показывал, что делать, и он всё воспринимал, но несколько торпидно – замедленно. То есть все самостоятельные действия выполнял с отсрочкой, как бы с неохотой. И меня осенило, я создал ему некомфортные условия – стиснул так, чтобы ему было неудобно выбираться. Один раз, другой, третий. В конце концов, ему это всё надоело, и, видя, что останавливаться я не собираюсь, мальчик нахмурился, взял деда за палец и сказал: «Всё, пи…ц, пошли домой!» Все были в шоке, включая меня. Они были так потрясены, что даже не попрощались.

– Так я и думал, что он выматерится! 

– Знаете, я когда-то работал лаборантом в глазном отделении. Не было у нас закиси азота, поэтому ставили хлоралгидратовую клизму, а саму операцию проводили под местной анестезией. Так вот, дети годовалого и полугодовалого возраста орали трехэтажным матом. И дело тут даже не в боли: глаз – это, по сути, часть мозга, и, когда берутся за конъюнктиву, происходит мгновенная передача стимула, в результате организм отвечает генерализованной реакцией, мощной двигательной активностью. А поскольку ребёнок обездвижен, вся эта активность реализуется через речь. Потом родители спрашивают: «А кто это у вас там так матом орал?» И не верили, что это их благовоспитанное чадо: «Да что вы! Мы дома при ребёнке не выражаемся! Откуда он набрался?» – «Ну, раз не выражаетесь, значит, с генами передалось...»

А порой проблемы младенческого недоразвития выскакивают через многие десятилетия. Была дама, у которой с работой перестало клеиться. А я смотрю, у неё что-то с глазами неладное – есть некая едва уловимая несинхронность. У многих она есть, мы её просто не замечаем. «Машину водите? – спрашиваю. – И как?»  «Пока без аварий!» – отвечает.

Я ей поправил глаза – отработал систему синхронности. Это десять минут работы. Она прощается, подходит к машине – и не может ехать! Две недели она привыкала к «новому зрению», к тому, что у неё, оказывается, зеркала есть по бокам. Потом привыкла, после чего и работа наладилась.

У каждого из нас существуют свои асимметрии. Они с детства скомпенсированы и нами не замечаются. Но неизменно отражаются на способностях мышления и реагирования, на принятии решений и выполнении действий. Все эти асимметрии вкупе формируют личность. После устранения этих асимметрий человек меняется. 

– А не бывало так, что вы человека поправили, а он взял и развёлся после этого?

– Бывало. Неоднократно. Но всегда это было его собственным решением – и лечиться, и разводиться. Человек − хозяин своей судьбы. А я ему только помогаю найти себя.

Источник журнал Story

8 апреля 2020

Интервью Б.А. Архипова на радио «Свобода», ведущая Марина Катыс (2005 г.)

Марина Катыс: Почему дети одного и того же возраста по-разному мыслят, запоминают, учатся, общаются?

Как из бессознательного существа всего за два года малыш превращается в человека говорящего, а за каких-то пять лет – в человека со сложнейшей психикой?

Почему даже в одной семье дети становятся такими непохожими?

Сегодня тема нашей программы – нейропедагогика.

Именно она объединила достижения многих наук: нейроанатомии, нейроморфологии, нейробиологии и нейропсихологии.

И говорить о нейропедагогике мы будем с врачом педиатром, а также детским невропатологом, профессором и заведующим кафедрой Клинических основ специальной педагогики и специальной психологии Московского городского педагогического университета Борисом Архиповым.

И мой первый вопрос к гостю. Почему вы – врач педиатр и детский невропатолог – заинтересовались педагогикой, Борис Алексеевич?

Борис Алексеевич Архипов: Вопрос неслучайный. После долгих лет медицинской практики оказалось, что в больницах и в лечебных учреждениях дети проводят достаточно мало времени, и если уж наступает заболевание, то с ним можно справиться классическими методами. В этом плане медицина становится ограниченной, (если это не касается тяжелых заболеваний). Основное время – практически две трети – ребенок находится в семье и в дошкольном или в школьном учреждении. И это время, заполненное воспитателями, заполненное контактами с другими детьми, является наиболее важным для того, чтобы психика ребенка развивалась в той генетической заданности, по той программе развития, которая делает психику ребенка психологически комфортной.

Это – период, когда ребенок требует речевой коммуникации, а не телесной, когда возможно передать информацию с помощью слов, когда возможности ребенка постепенно расширяются, и у него появляется интерес к этим своим возможностям, интерес к тому – насколько его собственные возможности начинают совпадать с возможностями других детей. Возникает такая коллективная форма жизни и работы.

Такой познавательный интерес определяется не в больничном учреждении, а в тех социальных условиях, в которых находимся мы, взрослые. И педагогические технологии имеют очень большое значение, потому что если они выстроены неадекватно этим социальным задачам, то мы имеем возможность отклоняющегося развития (я имею в виду психологические отклонения, с которыми очень трудно справиться).

И эта грань становится уже междисциплинарной, она уже не педагогическая и не медицинская (потому что нет грубой патологии), а минимальные проблемы в какой-то степени поддаются лечению. Вот такая сложная ситуация.

Эта область постоянно сейчас расширяется, эта зона развития детей постоянно изменяется –  и количество детей с проблемами все время возрастает.

Марина Катыс: То есть вы, как врач, решили все-таки поинтересоваться, откуда берутся ваши пациенты с тяжелыми формами расстройств, и понять, как можно купировать эту проблему в зародыше?

Борис Алексеевич Архипов: Я почти 30 лет наблюдаю детей в школах, и с каждым годом мой интерес становится все глубже, потому что за эти 30 лет дети изменились. Меняется жизнь, меняются дети в школе, меняются дети на улице, меняются дети в семье. И меня - как психоневролога - интересует их психическое здоровье - что считать нормой здоровья, а что считать патологией или отклонением.

Марина Катыс: В СССР (да и в современной России) все жизненные показатели ребенка с момента рождения до 18 лет "стандартизированы". То есть в три месяца он должен проявлять определенные реакции, в полгода, условно говоря, он должен сидеть, у него в определенное время должны появиться зубы, потом он должен начать ходить, потом – начать говорить. И все это – строго по графику (то есть некая "средняя температура по больнице"). Но ведь чаще всего дети не вполне соответствуют этим педагогическим стандартам. А бывает, что развитие ребенка совсем не совпадает со стандартами, и при этом нельзя сказать, что он болен, просто он живет в каком-то своем времени, по своим собственным стандартам.

И что тогда делать? И о чем свидетельствуют эти отклонения в развитии, особенно если говорить о младшей группе от 0 до 3 лет?

Ведь ребенок все равно заговорит, он все равно пойдет, он будет сидеть, но он сделает это не в то время, как ему предписывают взрослые стандарты.

Борис Алексеевич Архипов: Когда мы говорим о биологических стандартах, то для раннего возраста эти медицинские стандарты действительно определены, и в этом случае мы опираемся на физиологический принцип, то есть соотношение росто-весовых показателей и тех функций, которые в определенном возрасте должны быть ребенком освоены. Это и является стандартом. Он описательный, но, тем не менее, он совпадает. Если ребенок должен встать к одному году, и он встал –  мы считаем это нормальным. Если он не выполняет эту функцию –  мы говорим о задержке, но при этом предполагаем, что он встанет чуть попозже. То же самое с другими функциями.

Марина Катыс: А с разговорной речью?

Борис Алексеевич Архипов: И с разговорной речью. Здесь время играет, конечно, большое значение, но в равной степени (как и время) – последовательности всех этих функций. Хоть они и стандартизированы, но они не могут являться стандартом самого ребенка. В данном случае его индивидуальные качества могут не совпадать с этими временными нормативами, и тогда ребенок имеет полное право на то, чтобы развиваться в своем индивидуальном ритме.

При этом мы должны учитывать, что и социальная среда изменилась, и внутриутробные условия, так скажем, тоже изменились. То, что было 50 лет назад, и то, что мы видим сейчас, –  это большая разница. В настоящее время 90 с лишним процентов детей рождаются с морфофункциональной незрелостью. Что такое незрелость? Это, значит, уже некоторое несовпадение функциональных особенностей или требований, предъявляемых к новорожденному ребенку, которые должны быть скомпенсированы.

Марина Катыс: То есть, если я вас правильно понимаю, дети рождаются как бы еще не до конца сформировавшимися. Раньше они рождались уже полностью сформировавшимися, а сейчас они рождаются через те же 9 месяцев, но – недосформировавшимися. В психическом смысле я имею в виду.

Борис Алексеевич Архипов: Ну, сложно говорить о психике ребенка в момент новорожденности. Тем не менее, мы предполагаем, что у него есть психика, у него есть определенные эмоции, у него есть определенные сенсорные, двигательные качества, у него есть определенные рефлекторные особенности, у него своя собственная вегетативная система - этот тот набор, которым ребенок владеет.

Другое дело, что использует он это в своем временном режиме. И это режим очень индивидуален, у кого-то временные потребности направлены в основном на обеспечение вегетативных функций, у кого-то – на рефлекторные и так далее. Но по мере роста и развития происходит сдвиг этой акцентуации с вегетативных потребностей, жизнеобеспечивающих, на психические функции, на потребности другого порядка – на социальный план, речевой план, коммуникативный план. И ребенок должен быть готов к этому.

Марина Катыс: Итак, мы говорим о том, насколько современные дети рождаются готовыми к тому, чтобы вступить в современную жизнь, совершенно другую по своему ритму, чем 50 лет назад.

Сейчас дети рождаются немного другими, они отличаются от тех детей, которые рождались 50 лет назад. А педагогическая система изменилась мало. Ребенок в 3 года приходит в детский сад и попадает в руки воспитателей, которые руководствуются установками, так сказать, советского времени о том, как надо воспитывать детей. И тут, видимо, возникает конфликт интересов: ребенок не совсем готов соответствовать стандартам 50-летней давности в педагогике, а воспитатель не готов соответствовать новым запросам ребенка и его особенностям.

Как тут быть, где взять для этих "других" детей "других" воспитателей?

Борис Алексеевич Архипов: Вопрос действительно актуальный, и здесь нужно понимать, что дети не просто "другие", а они –  "другие" потому, что среда другая. Изменилась среда, 50-60 лет назад, в середине прошлого века был совершенно другой темп жизни, совершенно другие детские игры, совершенно по-другому была выстроена речь.

Сейчас то, что дети считывают с экранов телевизоров и видеомониторов, из средств массовой информации, –  это бешеный поток информации. Когда в очень короткое время нужно дать полную информацию. Нет, так скажем, "поэтизации" речи, должна быть четкая, структурная информация, левополушарная, жесткая.

А дети, в силу специфики своего развития, не обладают возможностью разделить зону понимания и зону внимания, они впитывают все. Вот эта сверхчувствительность к восприятию позволяет им накапливать как "мусор", так и ту ценную информацию, которую им дают. Но они не умеют и не имеют такой возможности - рассортировать информацию на "нужную" и "ненужную". Ребенок растет в информационном мусоре.

Я не говорю о биологических и экологических факторах, я говорю о той человеческой среде, которая заполняет этот информационный вакуум ребенка своим "мусором".

Поэтому если воспитатель не в состоянии понять особенности поведения ребенка (а ребенок является зеркалом, отражающим эту социальную сферу), он и не контролирует поведение этого ребенка, он его не обучает, он не дает ему возможности адаптироваться к новым условиям. То есть ребенок перестает быть индивидуальным существом, он становится человеком среды.

И если иметь в виду ту незрелость, с которой ребенок рождается и которую он все время должен компенсировать, то становится понятным, что такие условия не дают ребенку возможности ориентироваться на потребление нового (имея в виду его врожденные качества, реакцию на новизну), и ребенок будет жить с этим "мусором" все время.

Марина Катыс: Есть данные статистики, основанные на исследованиях, проведенных в школах Москвы, Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода и Твери. Среди неуспевающих школьников (которые, видимо, не успевают не потому, что они бездарные и ленивые, а именно потому, что у них произошла вот эта нестыковка их собственных возможностей с тем, что им предлагает окружающая среда), так вот, среди неуспевающих школьников московских школ около 50 процентов детей в своем психическом развитии отстают от нормы (отдельный разговор – что такое психическая норма, пока этого касаться не будем). В Санкт-Петербурге – 40 процентов детей, в Нижнем Новгороде – 60 процентов детей отстают от нормы, в Твери – 48 процентов. И такие дети испытывают трудности при овладении письмом, чтением, счетом и в других навыков начальной школы.

То есть в среднем – половина современных детей не отвечает в той или иной степени принятым нормам. И с каждым годом эта ситуация усугубляется. Причин много: это и экологические проблемы, и то, что родители пьют, курят (не в патологических формах, а в обычных масштабах), и изменилось здоровье женщин, которые становятся матерями, и личные качества родителей и учителей сегодня не соответствуют особенностям рождающихся сегодня детей.

При таком огромном количестве факторов, которые влияют на развитие ребенка и совершенно от него не зависят, есть ли у ребенка вообще шанс вырасти здоровой и гармоничной личностью?

Борис Архипов: Практически – нет. В тех условиях, которые вы перечислили, практически нет.

Дело в том, что мозг ребенка достаточно пластичен, даже – сверхпластичен, его возможности не ограничены. Это мы говорим о стандартах, это мы, взрослые, эти стандарты устанавливаем, пытаемся детей под эти стандарты "подстричь". – Не получается!

И если мы будем относиться к детям, как к себе подобным, именно с такой оценкой, то мы все время будем говорить о несоответствии. Они - не такие, но это не значит, что это какая-то патология, какое-то отклонение.

Дети приспосабливаются. У нас, взрослых, возможностей приспособления меньше, чем у детей. Их мозг в силу своей пластичности, в силу того, что он берет и нужное, и ненужное, приспосабливается, и нужно дать возможность мозгу ребенка (особенно – его психическим функциям) развиться в правильном направлении. Иначе мы будем видеть человека несформированного.

Марина Катыс: То есть асоциального, с нашей точки зрения.

Борис Алексеевич Архипов: В какой-то степени – да. Но асоциальность определяется асоциальностью среды, и в данном случае это взаимозависимые вещи. И если мы говорим о том, что у ребенка возможностей больше, то нужно дать ему возможность развиться. Ребенок должен иметь время на усвоение любого навыка, он должен его трансформировать в нечто новое. А если у него нет времени на эту трансформацию, то этот навык остается незавершенным. То есть, по сути дела, он знает - "как", но не может сделать, потому что у него не было времени, чтобы это освоить. Он не может сделать многое из того, что умеем мы, а раз не может - значит, дает возможность это делать взрослым. И вот тут взрослые вступают в конфликт. Мы-то это делали, мы-то были другие.

Это несоответствие на самом деле – психофизиологическое. Если весь период развития не заполнен навыками (причем – целенаправленными навыками, которые дают ребенку возможность получить удовлетворение от этого навыка), то неудовлетворенный навык остается холостым.

Марина Катыс: Невостребованным.

Борис Алексеевич Архипов: Да, можно его использовать, а можно от него отказаться, пусть делают другие. Это уже индифферентное эмоционально-волевое отношение к себе и к другим.

Марина Катыс: Борис Алексеевич, мы говорим о том, что ребенок, даже получив объем информации, не успевает его переварить и преобразовать в некоторые навыки. При этом объем информации, который ребенок должен воспринять до шестилетнего возраста, растет с каждым годом. Начало школьного обучения отодвигается на все более ранний срок.

То есть объем нарастает, время на переваривание этого объем сокращается, и в результате (по результатам современных исследований) 16 процентов первоклассников, которые приходят в школу, не готовы к школьному обучению, а у 50 процентов детей выявляется та самая незрелость, правда – без признаков умственной отсталости.

То есть получается патовая ситуация: с одной стороны – объем информации, который надо передать ребенку, возрастает, а с другой стороны – количество времени на этот усвоение этого объема информации сокращается. И ребенку некуда деваться – он все равно в 6 лет пришел в школу – и оказывается, что он не готов к школьному обучению.

Борис Алексеевич Архипов: К сожалению, я встречаюсь с этими проблемами очень часто: и при поступлении в школу, и при оценке готовности ребенка к обучению. Здесь нужно иметь в виду, что психологическое тестирование, которое проводится, оно уже в какой-то степени неадекватно, поскольку регламентирует процесс. И если мы говорим о том, что дети все – разные (по личностным качествам), то по своим навыкам они тоже могут быть разными. Если мы говорим о том, что ребенок идет в школу с шести лет, и в шесть лет он должен уметь читать и писать, то нельзя сказать, что ребенок умеет этим пользоваться. Использовать, скорее всего, он его не будет, и в школе ему становится скучно.

И тут возникают проблемы – нужно сидеть, нужно что-то слушать, нужно что-то видеть, нужно что-то понимать, а если не сложилось такого с точки зрения высших психических функций сложного качества – одновременно сидеть, слышать, видеть, понимать, еще и отвечать и каким-то образом следовать учебной программе, то есть сохранять эмоционально-волевое качество и интерес к учебе, – то случаются разнообразные срывы. Срывы, которые приводят к дезадаптации – у ребенка возникают проблемы эмоциональные, психические, сенсорные. Они могут выступать не как патология как таковая, но находятся очень близко – типа невротизации, типа каких-то навязчивых состояний.

Марина Катыс: Например - "Не хочу идти в школу".

Борис Алексеевич Архипов: Да, отказ от учебы вообще. И начальная школа в этом плане должна быть очень адаптивной, нужно дать возможность ребенку развиваться в свои сроки. То есть первый, второй, третий, четвертый (а сейчас идет разговор о том, чтобы начальную школу сделать до шестого класса) классы – это возможность не потерять свои качества при учебе, а, наоборот, приобрести их. Средняя школа – это уже такой серьезный процесс.

Марина Катыс: Хорошо, Борис Алексеевич. Мы еще поговорим о том, почему родители не понимают своих маленьких детей, которые не хотят учиться в школе.

А сейчас я предлагаю вашему вниманию выпуск медицинских новостей, который подготовил наш нью-йоркский корреспондент Евгений Муслин.

Хождение по неровной поверхности, например - по булыжным мостовым, издавна считается в Китае эффективной лечебной процедурой. При таком хождении, объясняют китайские медики, происходит стимуляция особых чувствительных точек на подошвах ног, что и приводит к улучшению физического и психического здоровья. Кстати, аналогичная теория лежит в основе методики иглоукалывания.

Хотя "хождение по булыжникам" практикуется в Китае уже много столетий, оно никогда не подвергалось экспериментальной научной проверке. Такую проверку недавно проделали сотрудники Орегонского университета под руководством доктора Фишера, опубликовавшие свою работу в "Американском гериатрическом журнале". Исследователи отобрали группу из 108 добровольцев старше 60 лет и заставили их 4 месяца ходить по булыжникам по полчаса в день три раза в неделю. Контрольная группа совершала аналогичные прогулки по обычной ровной дороге. Проведенное через 4 месяца обследование показало, что у большинства добровольцев существенно снизилось кровяное давление, улучшились показатели мобильности и ощущение равновесия.

Чувство равновесия зависит от вестибулярного аппарата и от соматической сенсорной системы, соединяющей кожные рецепторы с мышцами. В обычных условиях на вестибулярный аппарат приходится лишь 30 процентов работы, но на неровной поверхности он берет на себя уже 70 процентов ответственности. Это положительно сказывается на пожилых людях. Ведь с возрастом мы теряем часть вестибулярных элементов, а неровная поверхность заставляет нас усиленно упражнять то, что еще осталось.

Хотя медики считают табачный дым самой распространенной причиной рака легких, нередко эту болезнь вызывает дым совершенно другого рода. Так, исследователи из мексиканского Национального института респираторных болезней обнаружили, что в бедных странах 39 процентов случаев рака легких вызывается дымом дровяных печей, тогда как на табачный дым приходится лишь 37 процентов. Причем от печного дыма заболевают в основном женщины, так как именно они готовят пищу и в большей степени подвергаются воздействию дыма.

Повышенные умственные способности в юности и активное участие в разнообразных внешкольных занятиях снижают риск старческого слабоумия. К такому выводу пришел доктор Томас Фрич и его сотрудники из Кливлендского университета. Проведенное ими исследование показало, что у более активных школьников с высоким коэффициентом умственного развития спустя годы меньше ослабевает память и в меньшей степени ухудшается сообразительность.

Старческое слабоумие - это неврологическое состояние, при котором не только слабеет память и сообразительность, но и утрачиваются бытовые навыки, необходимые для самостоятельной жизни. Самая частая причина слабоумия для людей старше 65 лет – это болезнь Альцгеймера, которой в США больны 4,5 миллиона человек. Доктор Фрич подчеркнул, что риск слабоумия в конце жизни можно снизить с помощью умственной и физической активности в школьные годы.

Марина Катыс: Мы говорили о том, что ребенок приходит в школу и, как правило, педагоги не готовы к тому, чтобы адекватно среагировать на новые обстоятельства, связанные с такими детьми, родившимися в новом информационном мире.

Я вспомнила историю, мою личную, связанную с моей дочерью, когда она была маленькой. Действительно, мы не готовы воспринимать маленького ребенка как личность. Моя дочь при переходе из яслей в детский садик попала в группу к одной воспитательнице - видимо, не самой приятной с детской точки зрения. В общем, прихожу один раз за ребенком, а воспитательница странно на меня смотрит и говорит: "А что, мамаша, у вас девочка – немая?" У меня девочка была как раз очень даже "говорящая", я удивилась, но промолчала. Взяла дочь за руку, мы с ней идем из садика, и я ее строго спрашиваю: "Аля, в чем дело? Почему меня воспитательница отчитывает из-за того, что ты – якобы – немая? Ты что – с ней не разговариваешь?" На что моя трехлетняя дочь, глядя в сторону, холодно ответила: "Не хочу я с ней разговаривать, и не буду!"

Борис Алексеевич Архипов: Имеет право.

Марина Катыс: И - все, возразить на это нечего. Не будешь же врать ребенку, что тетя воспитательница - хорошая, хотя по виду "тети" видно, что она, мягко говоря, "не очень хорошая". В общем, вот такая позиция, и трехлетний ребенок ее сформулировал.

А семилетний ребенок, когда он приходит в школу к учителю и вступает с ним в некоторый психологический конфликт, он уже не готов в социальном плане декларировать, что "учитель плохой – я не пойду на урок", но внутренне он это для себя формулирует, и не хочет идти к учителю на урок.

И что делать родителям, которые совершенно не готовы правильно отреагировать, потому что считается, что это – блажь, что это – распущенность, что это - неумение себя вести? Что надо быть взрослым, надо преодолевать трудности?

Борис Алексеевич Архипов: В силу своей восприимчивости ребенок, наверное, имеет право на собственную оценку, и нужно время, чтобы понять эту оценку.

Что такое поведение ребенка неслучайно, что неслучайно вообще все, что происходит – в школе случайностей не бывает. Это тревожный сигнал, который свидетельствует о том, что в школьной среде не все благополучно.

И в этом плане самый большой вопрос – это квалификация педагога, которая позволяет ему увидеть и вовремя спрогнозировать не только поведение ребенка, но и свое отношение ко всем детям в целом, чтобы конфликт не нарастал. Сфера работы педагога становится не чисто предметной – она становится социально значимой, поэтому он должен снять этот конфликт. Но этот конфликт должен сниматься и семьей в том числе. Это достаточно сложная система, с которой нужно уметь работать.

Марина Катыс: И у нас уже есть первый дозвонившийся слушатель. Пожалуйста, ваш вопрос.

Слушатель: Здравствуйте. Георгий из Санкт-Петербурга. У вас, наверное, существует какая-то статистика. Сейчас вся планета охвачена не до конца сформировавшимися детьми или есть где-то "райские уголки", где все нормально? Спасибо.

Борис Алексеевич Архипов: Спасибо за вопрос. Дело в том, что в последние годы мне пришлось поездить по разным странам мире, и тенденция приблизительно везде одинаковая. В отношении "райских уголков" – не знаю. Вполне возможно, что есть изоляты, допустим, в Африке, которые живут по своим особенным законам. Но в тех местах, которые затронуты цивилизацией, все процессы одинаковы.

Марина Катыс: Мы заговорили о том, как строятся отношения "воспитатель – ребенок" в разных странах, в России сейчас уже обсуждается вопрос о возможном возврате к раздельному обучению мальчиков и девочек. До революции это существовало, советская власть это упразднила. Сейчас снова этот вопрос дискутируется.

Но ведь, заметим, что в тех же африканских племенах, которые вы упомянули, изначально существовало и существует до сих пор интуитивно введенное разделение мальчиков и девочек: они растут и воспитываются по-разному и разными группами этого сообщества. Может быть, этот подход уходит корнями в древнее интуитивное знание, что мальчики и девочки – это две разные группы людей, сильно отличающиеся друг от друга, и у них должны быть разные методики воспитания?

Борис Алексеевич Архипов: Я бы так не сказал. Хотя на самом деле такой вопрос напрашивается - о раздельном воспитании и раздельном обучении. Но дело в том, что половые различия, особенно психологические различия – это достаточно поздний вопрос эволюции. И если говорить о развитии ребенка, то в любом случае и мальчику нужны контакты с девочками, и девочкам нужны контакты с мальчиками, потому что они взаимно обогащают друг друга. Совместные игры в раннем возрасте как раз и дают возможность такой психологической специализации, когда интересы девочки к куклам, а мальчика – к машинкам дают возможность прогнозировать их развитие, дают возможность предопределить их качественную характеристику психики. Если этого не будет, мы опять получим достаточно жестокий стандарт: мальчики – с техническим обучением, и девочки…

Марина Катыс: с курсами кройки и шитья.

Борис Алексеевич Архипов: Именно так и получалось всегда. Социальная среда требует большого и активного участия женщин – это свойство приспособительное, которое дает возможность расширения возможностей как биологического мужского фенотипа, так и биологического женского фенотипа. В этом плане мы выигрываем только все вместе.

Но если говорить, допустим, о средней школе (это седьмой, восьмой класс), где специфика половых психологических типов поляризуется очень резко – в этом возрасте девочки вытягиваются, обладают очень ярко выраженными вторичными половыми признаками, а мальчики еще инфантильны, им бы в игрушки поиграть. Вот здесь и происходит то самое разделение. Но опять все зависит от педагога: если он способен управлять этой ситуацией, то пусть так все и остается, а если нет – то, конечно, возможность разделить эти классы хотя бы на два-три года, я считаю, вполне – с физиологической точки зрения и с психофизиологической точки зрения – оправданной.

Марина Катыс: Спасибо. Мы много говорили о теоретической основе нейропедагогики, но есть родители, (у которых есть дети) которые практически ничего не знают об особенностях развития мозговых процессов у ребенка.

Борис Алексеевич Архипов: Это и не их задача.

Марина Катыс: Да, но, во-первых, все родители хотят своим детям самого хорошего, и они хотели бы, чтобы их ребенок получил максимальные возможности для развития всех своих потенциальных талантов.

Что надо делать родителям и на что надо обращать внимание при воспитании ребенка в первые годы жизни, чтобы, по крайней мене, не загубить те ростки (я не скажу – гениальности, но, во всяком случае, одаренности), которые у ребенка есть от природы? Ведь все дети довольно талантливы от природы.

Борис Алексеевич Архипов: Да, все дети, по выражению Толстого, талантливы. Это действительно так, потому что их мозг ориентирован вовне, это – реакция на новизну. Если качественная характеристика того, что они берут, положительная, то ребенок сам найдет отрицательный противовес. Это расширяет его возможности.

Нельзя вырастить ребенка в тепличных условиях – не получится. Ребенок должен испытывать и негативные влияния среды, чтобы противопоставить им свои функции, чтобы быть более адаптивным к этим негативным влияниям. То есть он должен получить социальный иммунитет, и родители должны ему это дать.

Марина Катыс: Что такое – социальный иммунитет? Как он формируется? Значит ли это, что ребенку полезно, если его в детском садике другой ребенок бьет игрушкой по голове? Или нужно, чтобы он ударил другой игрушкой своему обидчику по физиономии?

Борис Алексеевич Архипов: Ну, в какой-то степени вы правы, да, ребенок должен уметь постоять за себя. Ребенок должен знать свое тело, свои ощущения, чтобы иметь возможность сопоставить: если больно мне – значит, больно другому; если неприятно или приятно мне - значит, и другому может быть точно так же. А если ребенок этого не знает, то способ контакта будет таким жестоким. Такой вариант отношений – это уже вопрос к родителям, а не является ли среда в семье точно такой же, которую ребенок зеркально отражает?

Марина Катыс: Но тогда у меня такой вопрос. Много говорится о врожденной детской жестокости – отрывать крылышки у мухи, помучить лягушку, наколоть на булавку бабочку – это все входит для ребенка в некий такой познавательный процесс, который с точки зрения взрослого, (во всяком случае – взрослого гуманистической направленности) не очень хорошо выглядит. Это все и называется детской жестокостью, но откуда это берется?

Борис Алексеевич Архипов: Это тот же самый познавательный интерес, но он - рефлективный, и ребенок, который отрывает крылышки мухе, эмоционально не закрепляет этой боли по отношению к себе или к другому существу. Пока это просто познавательный интерес, и какое-то короткое время он ничего не означает.

Все, о чем мы с вами говорим – о нравственных, об этических, о моральных проблемах, – это все вырастает вместе с ребенком, когда идет постоянное подкрепление "хорошо - плохо". Это воспитание чувств, это воспитание тела, которое дает возможность ребенку быть адекватным.

Но если неадекватное поведение провоцируется, если неадекватность моделируется средовыми влияниями (в том числе и семьей), то мы будем говорить о моральной недостаточности, о нравственной недостаточности, о несформированности этих качеств и так далее.

Марина Катыс: Спасибо, Борис Алексеевич. И у нас Феликс Иванович из Москвы дозвонился в студию. Здравствуйте.

Слушатель: Здравствуйте. Борис Алексеевич, спасибо вам, спасибо Марине Катыс за то, что вы сделали замечательную передачу. У меня вопрос: почему никогда ни на вашей станции, ни на каких других не звучит имя Эрика Фромма, который внес огромный вклад в педагогику и психологию? И он, между прочим, отмечает отрицательные черты капиталистического образа жизни, рыночного пути, на который мы сейчас вступили. Я считаю, что рыночный путь портит наших детей и мешает вам делать вашу благороднейшую работу, за которую я вам очень признателен. Прокомментируйте, пожалуйста, мои слова. Спасибо большое.

Борис Алексеевич Архипов: Спасибо за вопрос. У нас не стояла просто такая цель – вспоминать великих психологов, потому что разговор шел немножко в другой плоскости. Здесь можно коснуться и Бехтерева, который, занимаясь вопросами психического здоровья, очень много внимания уделял педагогическим вопросам, но его термин "педология" был забыт в 20-х годах. Я бы как раз говорил о том, что любая технологическая обусловленность всегда обкрадывает возможности ребенка. Это - те жестокие социальные условия (если вы говорите о рыночных отношениях), которые предопределяют тип взаимоотношений, они становятся конкретными отношениями.

А если мы говорим о своеобразии развития, то в данном случае это не позволяет индивидуальным качествам ребенка раскрыться в полной мере, они всегда будут в какой-то степени стандартизированы условиями или рыночными отношениями, или какими-либо другими социальными отношениями.

Марина Катыс: И у нас вопрос по пейджеру, от бабушки по имени Мария: "Уважаемый профессор, каково ваше мнение по поводу воспитания ребенка по Споку? Молодые говорят, что он уже устарел".

Борис Алексеевич Архипов:  Ничего не устаревает. Можно говорить о том, что Спок свое дело сделал, это было 30 лет назад, но его книги до сих пор расходятся огромными тиражами. И если молодые ваши его читают, то – слава Богу, это достаточно хорошее популярное средство для того, чтобы не навредить, по крайней мере, себе и своему собственному ребенку. И это - некоторый путь к тому, чтобы понимать ребенка. Я ничего против не имею.

Марина Катыс: Пришло смешное сообщение на пейджер от некого господина под псевдонимом "Добрый", который жалуется на то, что дозвониться до нас нельзя, потому что у нас линия "для избранных", а он может "ужалить и задать серьезный вопрос", поэтому он - под запретом.

Это неправда, господин Добрый, звоните, и вы дозвонитесь.

Мы говорили о детской жестокости, но, в конце концов, ребенок оказывается в школе, и там он проводит значительную часть времени, и я бы даже сказала - значительную часть своей жизни.

Борис Алексеевич Архипов: От трех до десяти часов ежедневно.

Марина Катыс: Да, и в течение 11 лет.

Борис Алексеевич Архипов: В течение 11 лет. То есть к совершеннолетию, к 18-19 годам, ребенок треть своего времени вынужден проводить в заданных школьных условиях.

Марина Катыс: Но в старших классах это уже вполне сформировавшаяся личность, которая может, в общем, сама за себя постоять в общении со взрослым коллективом школы. А вот в начальных классах это особенно это страшно, потому что это переход от домашнего воспитания (а сейчас очень часто дети даже не ходят в детский садик, если есть такая возможность) к школе. И часто ребенок попадает в руки педагога, который в начальной школе ведет все уроки, то есть это - единственный взрослый, с которым ребенок должен общаться на протяжении всего времени. Конечно, среди педагогов есть талантливые, замечательные люди, но очень часто это - люди, уставшие от жизни, для которых школа просто работа, а не призвание.

И как быть? Особенно – если ребенок с некоторыми, условно говоря, отклонениями от норм психического развития:

Борис Алексеевич Архипов: Это то, что не нравится педагогу.

Марина Катыс: Да, что делать, если ребенок – именно с теми особенностями, которые не нравятся педагогу? Допустим, он вертится, он плохо учится (хотя из него может вырасти очень талантливый физик и практика показывает, что именно из таких детей вырастают талантливые ученые и вообще талантливые люди). Как ему сохранить себя и сохранить свое "Я" в контакте с взрослым, который не очень готов помогать ему в раскрытии его личных талантов и особенностей?

Борис Алексеевич Архипов: Вы знаете, если говорить о сфере дошкольного и младшего школьного воспитания и обучения, то тут ситуации, когда одного педагога, на всех детей просто не хватает. Учителя можно только пожалеть, потому что у него в классе – большое количество детей с самыми разнообразными проблемами (мы же все-таки говорим о проблемных детях). Не бывает абсолютно здоровых детей: если уж они рождаются незрелыми, то, так или иначе, физиология или психофизиология ребенка все равно будет ненормативной. И когда их в классе – 20-30 человек, учитель просто не в состоянии за всем уследить. А у него задача другая – для него важен процесс.

Марина Катыс: Я хочу напомнить, что учитель – взрослый, а мы сейчас выступаем в защиту прав детей.

Борис Алексеевич Архипов: Да, презумпция невиновности ребенка все равно остается. Но другое дело, что одного педагога – мало, рядом должен быть еще один человек – воспитатель, который будет наблюдать за классом, который будет вовремя помогать учителю настраивать ребенка на образовательную среду.

Если ребенок отключается, если ребенок не вписывается в систему образования (то есть невнимателен, непослушен, вертляв, сползает под парту, что-то там делает) – это значит, что у него наступило физиологическое утомление. Не задача педагога – объективно оценивать уровень, степень этого утомления, его характеристику; не дай Бог, он еще будет говорить, что это связано с каким-либо субстратом мозга – ярлык точно будет навешен. А если воспитатель, куратор или кто-нибудь из воспитателей будет, соблюдая, так скажем, комфортные условия образовательного процесса, помогать педагогу, я думаю, что начальные классы будут более приспособительными.

Марина Катыс: Спасибо. И у нас Юрий Степанович из Петербурга на линии. Здравствуйте.

Слушатель: Добрый день. Вы, кажется, пропустили очень важную тему – наркомания и алкоголизм у очень-очень маленьких детей. Как нужно родителям себя вести, чтобы этого избежать?

Марина Катыс: Юрий Степанович, у меня к вам вопрос: "очень-очень маленькие" – это какую возрастную группу вы имеете в виду?

Слушатель: Ну, клей "Момент", наверное, уже в 8 лет начинают нюхать токсикоманы.

Борис Алексеевич Архипов: Это – начальная школа. Я ждал такого вопроса, он невольно все равно возникает, потому что это – та самая социальная средовая неблагополучная сфера, с которой очень трудно бороться. И если уж ребенок в силу своей незрелости попробовал наркотик, ему действительно отказаться очень сложно, потому что реакция на новизну превышает возможности ребенка к отказу от негативного социального фактора. Даже если он знает, что это – вредно, ему до 10 лет отказаться бывает очень сложно. Пользуются, конечно, этим только старшие люди. Это – большая беда нашего общества, что наркомания проникла в школьную среду.

Марина Катыс: У нас Валентина из Санкт-Петербурга на линии. Здравствуйте.

Слушатель: Добрый день. Вы знаете, я – учитель традиционной школы, и мне очень близко то, о чем говорит ваш собеседник. И у меня такой вопрос. Нейропедагогика – это новое направление? Потому что те вопросы, которые вы поднимаете, это вопросы специальной коррекционной школы, но родители очень боятся этого слова.

Борис Алексеевич Архипов: Именно потому, что родители боятся этого слова, и следует выйти за рамки коррекционных проблем. Хотя мы занимаемся коррекционными вопросами воспитания тоже, но если говорить о нейропедагогике – нейропедагогика все-таки пытается разобраться в механизмах такого поведения. Это – новое направление, связанное с новой физиологической средовой ситуацией, в которой мы оказались. Это не то, что было когда-то давно, а это – состояние нашего времени, это то, что мы видим сейчас.

Марина Катыс: Спасибо, Борис Алексеевич.

Источник Радио Свобода

8 апреля 2020

2 апреля 2020

2 апреля 2020